К чему на войне привыкаешь дольше всего? О-о-о, это повод для самых долгих и жарких споров и обсуждений! К обстрелам? К страху? К спокойствию, которое приходит вслед за отчаянием? К смерти? К тому, что жизнь безвозвратно изменилась? Дольше всего привыкаешь к собственным воспоминаниям… Вот в твоей памяти залитая солнцем поляна желтых ярких одуванчиков – кусочек быстротечного счастья. А в следующий миг – оживший жуткий кошмар, совершенно не желающий признавать, что он дурной сон. Какое там! Изо всех сил напоминает, что он – вполне себе новая реальность. И как с нею смириться?
Люди почему-то считают, что воспоминания о войне всегда эмоциональны, будь то трагедии или моменты радости: слезы рекой, душа наизнанку – красота и мечта любого драматического актера. А я вот не знаю, как об этом говорить. Весь этот надрыв в голосе всегда кажется каким-то наигранным. Вот и выходит, что спокойно рассказываешь о том, что навсегда хочется спрятать в самых дальних уголках сознания и больше никогда не доставать на свет божий, будто и не было этого никогда. Так, приснилась несуразица когда-то. Пустяк же… А может быть, все проще: я боюсь заплакать. Очень боюсь. Даже не знаю, почему… Никто ведь не упрекнет, только посочувствуют. Хотя… Наверное, слезы становятся главным доказательством того, что все произошедшее – взаправду, ведь не будешь же ты рыдать из-за дурацких страшных снов.
Таким кошмаром наяву для меня стал один из обстрелов обычным летним днем 2014 года. Глупо, но я даже не знаю, с чего все началось, в котором часу это было и прочие детали. Как будто они и не важны: морок без начала и конца, к чему здесь подробности? Что вдвойне иронично, так это то, что я спала. Вот по-настоящему. Мама уложила меня отдыхать и легла рядом со мной, чтобы мне не было страшно из-за грохота и стрельбы. Брат в это время помогал бабушке собирать в саду яблоки. Сейчас я почему-то улыбаюсь при этих мыслях, но тогда… Это был один из первых серьезных обстрелов Луганска. Я проснулась от дребезжания оконного стекла в детской. Точнее, от того, что мама меня схватила и мы за какие-то доли секунды очутились на полу, подальше от окна. Мама меня крепко-крепко обняла и… Да я даже ничего не видела в этот момент. Просто, свернувшись калачиком, лежала на деревянном полу в ее объятиях. На этом, наверное, и все. Пустяк… Но разве можно говорить о том, что творилось в душе? Позже мама рассказывала, что обстрел закончился, а она боялась выйти из дома, чтобы посмотреть, что с Матвеем. И облегчение, когда спустя несколько секунд он, мертвенно-бледный, ворвался в дом. Секунды, ставшие практически вечностью. И страх… Страх, сковывающий ледяной чудовищной хваткой, лишающий всех иных чувств, ворующий размеренные прежде удары. Тук-тук-тук… Сколько их потерялось, пока не раздалось испуганное: «Мама»? И понимание того, что она просто не успела бы добежать до моего брата, с какой бы скоростью ни бежала. Но могла закрыть меня, если бы то несчастное оконное стекло разлетелось на сотни осколков. Кто же тогда знал, что ставить кровать напротив окна – не самая лучшая идея, даже если это противоположные стороны комнаты? Теперь знаем…
Я не представляю, что тогда чувствовал мой брат. Какой-то иррациональный страх смерти, по его признаниям. А уже через пять минут мы смеялись, потому что взрослые нас чем-то смешили и развлекали. Какой-то очевидной глупостью, но вот чем именно – не помню.
И если вдруг спросят о воспоминаниях тех дней, вроде бы рассказывать нечего: все ведь в порядке, подумаешь, несколько вылетевших стекол и побитый шифер – пустяк же! Но вот в чем беда – и позабыть невозможно, как бы ни хотелось. Вот так и получается, что рассказывать будешь с улыбкой, изрядной долей сарказма, а руки будут слегка дрожать, незаметно для любого случайного слушателя. Впрочем, как всегда…
Рассказ из книги Фаины Савенковой “Ангел который меня спас”
